Призванные к другой жизни. Прикосновение к тайнознанию - Евгений Панов

К первой попытке пересадки европейских порядков на российскую почву (что тоже приходится признать наследственной чертой Отечества) приступили в 1703 году, когда появилась эта самая «проголландская» биржа. Она оставалась единственной на протяжении почти столетия, что, согласитесь, говорит об интенсивности процесса капитализации. Следующие пять бирж открываются лишь в ХIХ веке. Одна из них, Рыбинская, оказывается мертворожденной, ее никто не посещает, она тихо сходит на нет, ее со временем приходится открывать снова – так следует из обстоятельного труда Л. Зайцевой «Биржа в России, или падение Святой Руси. В документах и публикациях конца ХIX – начала XX века», выпущенного в 1993 году Институтом экономики РАН.

Империя не приняла европейских планов императора. Ни экономически, ни нравственно она не нуждалась в капитализме и в его форпостах – биржах. «Душа биржи – спекуляция», – утверждал российский экономист Ю. Д. Филипов в 1912 году. Поэтому не возникает резонанса между ней и «душой России» – в понимании Н. А. Бердяева. Настоящее повсеместное развитие бирж начинается после 1861 года, когда стране буквально силой навязывают капиталистический путь, а точнее, в конце ХIX – начале XX века. Только с 1905 по 1913 год их появилось больше сорока. Русских купцов, фактически принуждением, загоняют в биржевые здания. Мало того, всю деятельность бирж подчиняют государственному контролю и регламентации. Несмотря на это, купцы воспринимают их своеобразно, как свои профессиональные собрания, «клубы», способствующие «успешнейшему движению торговых дел»… и продолжают их игнорировать. В докладе министру финансов, поданном в 1902 году, сообщается, что из 17 проверенных бирж только 10 имеют более-менее посещаемые собрания; на 14 биржах наблюдается уклонение торговцев от записи в члены биржевого общества. В докладе предлагалось принять против уклоняющихся от капиталистического пути купцов определенные воспитательные меры.

Да, в результате реформ Александра Второго страна на этот путь встала. Освобождение крестьян, введение независимых судов и местного самоуправления позволили создать не только благоприятные условия, но и определенные правовые гарантии для развития рыночной экономики. Но… Это «но» неизменно присутствовало и присутствует во всех капиталистических делах, делавшихся и делающихся в России.

Последовавший за реформами бурный рост промышленного производства, темпы которого не имели равных в истории страны, не был естественным продолжением внутреннего хозяйственного развития, а явился результатом правительственной политики, направленной на «пересадку» в Россию западных капиталов, техники, форм организации индустрии и предпринимательства. Но политика правительства была оторвана от общего течения народной жизни. Понятно, что европейские формы не могли безболезненно у нас прижиться – слишком велика была разница в государственном устройстве, в устройстве социальной жизни, экономики, финансовых институтов, в уровне развития технологий, квалификации населения и прочем. Преобразования быстро устремились к какой-то своей, особой, непонятной для народа цели.

Вот, казалось бы, хорошее дело – железные дороги. Надо их строить? Казалось бы, надо. Но! Российская, преимущественно аграрная экономика, державшаяся на крестьянских хозяйствах, гораздо больше нуждалась в развитии грунтовых и водных путей сообщения. Из-за отсутствия хороших грунтовых дорог доставка грузов к железнодорожным станциям на подводах обходилась дороже, чем, например, доставка их морем из Одессы в Англию. Это приводило к снижению сбыта сельскохозяйственных продуктов, что серьезно сказывалось на доходах землевладельцев.

С развитием сети железных дорог стали сокращаться и натуральные запасы крестьян. Вытягивая из них деньги на развитие капиталистического производства, правительство вынуждало их продавать хлеб на корню, а проданное зерно по железным дорогам вывозило за границу. За счет русского хлеба европейские страны получили возможность сократить низкодоходную зерновую отрасль и сосредоточиться на развитии животноводства. Россия кормила своим хлебом 30 миллионов иностранных потребителей и, вдобавок, их скот, ежегодно посылая за границу ради поддержания торгового баланса 60—70 миллионов пудов дешевых интенсивных кормов – отрубей и жмыхов… Вобщем, история со строительством железных дорог развивалась по известному «закону Черномырдина». Все получилось «как всегда». Начав создавать железнодорожную сеть, Россия, несмотря на огромные вложения, оставалась по ее протяженности и качеству далеко позади передовых стран.

Жизнь русского крестьянина после отмены крепостного права во многом стала определяться стремлением «добыть денег», к чему он был совершенно не готов. Он был абсолютно не готов к капитализму, его духовный облик ни в коей мере не соответствовал условиям капиталистического общества. Исследователи крестьянского вопроса в пореформенной России отмечали у крестьян «полное отсутствие самодеятельности, полное и всецелое безграничное подчинение тому, что происходи извне…» Это ни в малейшей степени тот инициативный, организованный и ответственный «гомо экономикус», без которого, по Максу Веберу, капитализм невозможен.

Но никем иным русский крестьянин быть просто не мог. Он был насильно вовлечен в мировое рыночное хозяйство и не получил никакой действительной, реальной пользы от упорно продолжаемой правительством «пересадки западноевропейской промышленности и цивилизации» на отечественную почву. Да и какая, в самом деле, могла тут быть польза, если крестьянин ничего не мог купить из продуктов капиталистической промышленности? Какая могла быть польза народу от биржи, которая по сути своей есть спекулятивное «дело фиктивной изобретательности игроков-финансистов», а их среди русских было раз, два и обчелся, если в сельском хозяйстве создание ценностей происходит совсем иначе, чем на бирже?.. «Спекуляция есть дело не народное», «для России биржа есть учреждение противогосударственное, вредное», – к таким выводам, судя по публикациям конца ХIХ века, пришла русская общественная мысль.

«Народному хозяйству России нужны не потуги государственного капитализма, не экономические экспромты…, ему нужна целесообразная деятельность правительства с учетом будущих возможностей и правильным соответствием требованиям данного времени», – говорилось в докладе на Съезде представителей промышленности и торговли вскоре после отмены крепостного права. При другом направлении государственной политики российское население за счет «домашней индустрии» могло бы без особых забот и хлопот наладить отечественное производство и стать верной опорой государственной власти. Однако правительство пеклось лишь о внедрении частнокапиталистической промышленности и об интересе финансистов, преимущественно иностранных, и поэтому прошло мимо очевидной и естественной возможности. (Здесь нельзя не отметить, что точно так же мимо очевидных и естественных возможностей преодоления нынешнего кризиса прошло и нынешнее российское правительство. Оно тоже пеклось главным образом об интересах финансистов. Будь иначе, кабинет Путина в первую очередь стал бы спасать не банки и тем самым биржевых спекулянтов, а реальный сектор экономики… Вот и сомневайся после этого в законах социальной генетики!)

Между тем в России мелкие формы производства были очень живучи, так как имели сильную опору в сельском хозяйстве. Они составляли необходимый, хотя и побочный промысел крестьян, объединенных в организованные ремесленные артели. Они специализировались какая на шитье сапог, какая на изготовлении мебели, какая – гончарных изделий. Несколько семей, занятых одним делом, имели свои лавки в крупных городах или на ярмарках. Домашняя промышленность составляла коренную народную особенность, так как была выгодна для крестьянина, обладавшего незначительным капиталом. Артельный труд не требовал высоких начальных затрат, как того требовали биржи и акционерные общества, и имел практически неограниченное поле приложения сил. Кроме того, круговая порука повышала доходы артельщиков.

Артель была самобытным проявлением народного духа, союзом лиц, имеющих равные обязанности, пользующихся одинаковыми правам, участвующих в общем промысле своим трудом. Но… опять «но». Государственная власть на протяжении десятилетий относилась к этой важной отрасли народного труда с полным пренебрежением. Индустриализация, идущая снизу вверх, непосредственно вытекающая из национальных форм не встречала поддержки, наоборот, тормозилась.

Разумная экономическая политика требовала, чтобы правительство, отказавшись от неприемлемого для населения предпринимательства, существовавшего за счет иностранных капиталов и насаждения промышленности западного образца, взяло под свою защиту все лучшее из обычаев своей страны, не нарушая при этом сложившихся нравственно-бытовых начал. Так, что называется, по идее, и предполагалось действовать после освобождения крестьян. «Не насиловать народного быта, а напротив, приноравливать свои предположения к укоренившимся обычаям», – было сказано в Манифесте 19 февраля 1861 года. Но! На практике дело обернулось принуждением страны к капитализму. Россия упустила прекрасный случай избежать всех превратностей рыночной стихии, совершенно чуждой духу русского человека и далекой от его представлений о жизни.